А я блистала в музыкальной школе.
Это была такая довольно напыщенная школа, с жестким отбором детей, и люди туда ходили поступать в с подготовкой, с волнениями и в пышных бантиках. Она располагалась буквально в двух шагах от моего детского сада. Брат меня таскал мимо нее по два раза в день.
И даже доподлинно неизвестно, у кого вообще появилась вздорная идея отдать меня на фортепиано. Просто как-то раз по пути с детского сада оказалось, что прямо сейчас идет "поступление". И брат завернул к музыкалке, завел меня туда и усадил в очередь. А сам, предвидя час свободы, исчез в смысле поболтаться по окрестностям.
Я сидела в очереди, болтала ногами в рваных пропесоченых колготках и резко не вписывалась в окружающих меня пышно разодетых и взволнованных женщин и детей. И когда вывели бледную девочку, за которой была моя очередь, я с глупым лицом зашла в большой кабинет с целой кучей взрослых женщин и парой мужчин.
Завидя меня на пороге, они почему-то очень обрадовались. Они все повыскакивали из-за своих стульев и обступили маленькую косматую и чумазую девочку с огромными глазищами со всех сторон. И даже кто-то меня пощупал зачем-то.
-Ну-ну! Ну посмотрим! Нука-давай-ка нам, девочка, споем! - радостно сказали они. И подвели меня поближе к пианино.
Одна из теть тыкнула невидимые две клавиши.
-Спой!
А у меня, как назло, как раз очень плохо было с этим делом. Я совершенно не умела попадать собственным голосом в лад. Потом я научилась; но тогда, в шесть лет, еще не умела. В наступившей тишине поняв, что отвертеться мне не удастся, я все равно не стала им петь, чтобы не позориться, а решила задачу альтернативно: подошла к фортепиано и нашла там по звуку эти самые клавиши, которые нажала тетя. Довольно быстро, причем. Попытки за четыре.
Аншлаг был полный. Тот, кто был в силах не хрюкать под столами, с серьезным лицом заявил мне: "Девочка! Мы тебя берем!" и выпроводил за дверь.
А потом брат нашел мое имя в вывешенном на улицу списке принятых.
Так я и училась. В школу меня приводили, ибо не могли не приводить, но все остальное никого из моей семьи не касалось. Меня никто не заставлял учиться в музыкалке или заниматься дома, никто не требовал от меня каких-нибудь оценок или достижений. Наоборот, всех, особенно брата и соседей, тихо бесили бесконечно исполняемые мною гаммы и арпеджио. И каждый и любой бы только обрадовался, если б я вдруг перестала учиться в музыкалке, а пианино мое нечаянно сгорело адским пламенем.
Меня никто и никогда не гнал к инструменту. Я сама из-за него не вылезала, а уроки делала на пюпитре. Я извлекала из своей несчастной "Лирики" все возможные звуки, какие только можно было произвести, совершенно добровольно, с интересом и желанием заниматься именно этим, именно здесь, именно сейчас и именно настолько громко. Я была настоящим проклятием для соседей.
Может быть, это мои соседи добились запрещения талантливым детям до 15 лет учиться играть на музыкальных инструментах?
Это была такая довольно напыщенная школа, с жестким отбором детей, и люди туда ходили поступать в с подготовкой, с волнениями и в пышных бантиках. Она располагалась буквально в двух шагах от моего детского сада. Брат меня таскал мимо нее по два раза в день.
И даже доподлинно неизвестно, у кого вообще появилась вздорная идея отдать меня на фортепиано. Просто как-то раз по пути с детского сада оказалось, что прямо сейчас идет "поступление". И брат завернул к музыкалке, завел меня туда и усадил в очередь. А сам, предвидя час свободы, исчез в смысле поболтаться по окрестностям.
Я сидела в очереди, болтала ногами в рваных пропесоченых колготках и резко не вписывалась в окружающих меня пышно разодетых и взволнованных женщин и детей. И когда вывели бледную девочку, за которой была моя очередь, я с глупым лицом зашла в большой кабинет с целой кучей взрослых женщин и парой мужчин.
Завидя меня на пороге, они почему-то очень обрадовались. Они все повыскакивали из-за своих стульев и обступили маленькую косматую и чумазую девочку с огромными глазищами со всех сторон. И даже кто-то меня пощупал зачем-то.
-Ну-ну! Ну посмотрим! Нука-давай-ка нам, девочка, споем! - радостно сказали они. И подвели меня поближе к пианино.
Одна из теть тыкнула невидимые две клавиши.
-Спой!
А у меня, как назло, как раз очень плохо было с этим делом. Я совершенно не умела попадать собственным голосом в лад. Потом я научилась; но тогда, в шесть лет, еще не умела. В наступившей тишине поняв, что отвертеться мне не удастся, я все равно не стала им петь, чтобы не позориться, а решила задачу альтернативно: подошла к фортепиано и нашла там по звуку эти самые клавиши, которые нажала тетя. Довольно быстро, причем. Попытки за четыре.
Аншлаг был полный. Тот, кто был в силах не хрюкать под столами, с серьезным лицом заявил мне: "Девочка! Мы тебя берем!" и выпроводил за дверь.
А потом брат нашел мое имя в вывешенном на улицу списке принятых.
Так я и училась. В школу меня приводили, ибо не могли не приводить, но все остальное никого из моей семьи не касалось. Меня никто не заставлял учиться в музыкалке или заниматься дома, никто не требовал от меня каких-нибудь оценок или достижений. Наоборот, всех, особенно брата и соседей, тихо бесили бесконечно исполняемые мною гаммы и арпеджио. И каждый и любой бы только обрадовался, если б я вдруг перестала учиться в музыкалке, а пианино мое нечаянно сгорело адским пламенем.
Меня никто и никогда не гнал к инструменту. Я сама из-за него не вылезала, а уроки делала на пюпитре. Я извлекала из своей несчастной "Лирики" все возможные звуки, какие только можно было произвести, совершенно добровольно, с интересом и желанием заниматься именно этим, именно здесь, именно сейчас и именно настолько громко. Я была настоящим проклятием для соседей.
Может быть, это мои соседи добились запрещения талантливым детям до 15 лет учиться играть на музыкальных инструментах?